В течение нескольких лет группа «Дзецюкі» входила в печально известные «черные списки» музыкантов, которым было неофициально запрещено выступать в Беларуси. Почему Алеся Денисова больше не возьмут работать в школу? Что такое «гродненская идентичность», какими принципами музыкант руководствуется в воспитании дочери? – большая беседа с фронтменом группы «Дзецюкі».
Надежда Крапивина
Проект «Гражданская журналистика»
– Знаю, что ты большой любитель походов на велосипедах и байдарках. А в прошлом году ходил?
– Если не считать мелкие походы выходного дня, то дважды: на байдарках сходили на 4 дня, и на велосипедах. Велосипедный поход – уже традиция с 2006 года. У меня были годы, когда я ходил дважды за сезон в велосипедные походы. В 2010 г., например, ездили по Беларуси, и в Карпаты. На байдарках прошлись по маршруту Невиша-Котра. В первый день было тепло, а в последний день, девятого мая – снег повалил!
Четыре года назад добавились байдарки. Последний раз даже удалось присоединить к туристической тусовке нашего гитариста Леху и басиста Питона. Питон настолько проникся, что в следующем году собирается с нами на велосипедах ехать. Паша «Трабл» тоже старый походник. Вместе ходили, когда еще «Дзецюкоў» не было.
Если человек может зарабатывать при помощи своего хобби – это фантастика. У меня так не получается, я другим зарабатываю, но не теряю связи с туризмом. Мне просто нравятся походы. Я с детства это полюбил. У меня был классный руководитель, Викторов Владимир Анатольевич. Он нас водил пару раз в настоящие походы. С тех пор у меня любовь к туристическим путешествиям.
– А интерес к истории когда появился, тоже в школе?
– Я много читал приключенческой литературы, которая была или напрямую, или частично связана с историей: Роберт Стивенсон, Рафаэль Сабатини, Эрнест Сетан-Томпсон, Янка Мавр, Альфред Шклярский, Джек Лондон, Фенимор Купер, Луи Бусенар, Анатолий Рыбаков. Немного позже в мои руки попали книги Владимира Короткевича. Историю Беларуси я в школе фактически не застал. Появилась у нас она только под конец одиннадцатого класса, так как я окончил школу в 1992 году.
Потом я учился на гродненском истфака, который был для меня с одной стороны, местом, куда я хотел попасть, с другой – разочаровал. Там были разные преподаватели. Историей Беларуси меня заинтересовали прежде всего Геннадий Семенчук и Александр Кравцевич. Первый преподавал у меня археологию Беларуси, второй руководил археологической практикой. В 1993 году я участвовал в раскопках на том месте, где стояла Фара Витовта. Были другие интересные преподаватели. К сожалению, многих выгнали... Например, Сильверстову Сватлану Евгеньевну. А потом и сам гродненский истфак развалили: теперь истфака, как самостоятельного факультета, нет...
– Ты хотел работать в школе, или это было принуждением?
– Когда был СССР, то учиться на истфаке было престижно. Многие выпускники истфака становились партийными чиновниками. Хотя я себя слабо представляю в виде партийного бонзы. В наше время часть моих однокурсников также пошла по чиновничьей лестнице, часть – на таможню, в милицию или КГБ, часть - в науку ... Для меня было два пути, в связи с тем, что уже появились отработки: наука или школа. Я выбрал школу. В результате задержался там дольше, чем планировал.
Я, кстати, себя нормально чувствовал в школе. Конечно, я тоже ошибался. Теперь знаю, что я делал правильно, а что – нет. Самое главное, что я с детьми находил общий язык. Мне нравилось работать и с младшими, и со старшими. К младшим (5-6 класс), я старался обращаться на «вы», чтобы они почувствовали свое достоинство и поняли, что они уже взрослые. Потом постепенно переходил на «ты».
Я был слабо научно подготовлен, мало читал книжек по педагогике, многое делал по интуиции. Мне кажется важным найти общий язык, доверие у детей, чтобы они могли со мной поговорить о проблемах, которые их беспокоят, обсудить какие-то жизненные вопросы, а не только историю. На уроках я допускал вещи, которые классический учитель не делал бы: мы могли отойти от темы и просто поговорить о футболе или музыке. Я и сейчас считаю – задача учителя – учить доброте, быть другом для детей и проводником добрых идей, воспитывать человечность, а потом уже заинтересовывать своим предметом.
– Хотел бы вернуться преподавать?
– Меня не возьмут, ведь я же – «враг государства». А если бы и был выбор, то особого желания нет. Бюрократия и идеология убивает настоящее преподавание. Плюс у учителя нет свободного времени: когда все отдыхают после рабочего дня, учитель готовится к новым урокам, проверяет контрольные работы. И если бы еще это все было оправдано с финансовой стороны... Я не открою Америку, если скажу, что учитель – одна из самых нищенских профессий.
Сегодня ситуация вряд ли изменилась в лучшую сторону. А еще сомневаюсь, что в школе мне дали бы возможность, например, в ноябре поехать с группой в тур. Я уже немножко развращен этой своей свободой.
– Работа в школе как-то помогла в жизни?
– Только в плохом понимании. Мне и сейчас на репетициях ребята говорят: «Ну, выключи учителя!». Это сидит в голове, то, что ты не контролируешь. Думаю, что это учительское прошлое ничего хорошего не приносит. Где-то читал, что в США учителям после десяти лет работы в школе запрещено быть присяжным в суде, так как считается, что человек становится психологически неуравновешенным. А я проработал десять лет и два месяца! На мне уже крест поставлен.
– Какие у тебя принципы воспитания дочери?
– Мы с женой стараемся больше свободы давать, но нельзя совсем делать вольницу. У наших людей как? Или черное, или белое, или полный контроль, или делай что хочешь. Мне кажется, это неправильно. Моя дочь вся в меня: лень в характере присутствует. Нужно подталкивать. На то мы и родители, чтобы иметь ответственность, как-то направлять. Но без тотального принуждения. Есть японская поговорка: «Наши дети – это стрелы, которыми мы выстрелили в будущее». Я понимаю, что моя «стрела» уже «полетела», и делать из нее свое подобие не надо. Не надо свои нереализованные мечты отображать на детях. Каждый человек - это индивидуальность, которая имеет свой путь в жизни, имеет право на свои ошибки.
Но, конечно, я бы хотел, чтобы она прислушивалась к моим советам. Например, больше слушала качественной музыки, смотрела хорошие фильмы. Иногда ей сбрасываю что-то: «Посмотри, какой классный документальный фильм!» Или «Послушай, какую группу я недавно нашел!» Я не знаю, все ли она смотрит или слушает. Не в этом дело. Моя задача не навязывать, не заставлять, а просто делиться информацией.
Сейчас она заканчивает музыкальную школу. Не знаю, станет ли она заниматься музыкой профессионально, но музыкальное образование – это очень важно для человека. Я, честно говоря, обязательно в школах ввёл бы изучение музыки, но не так как она преподается сейчас, а чтобы каждый человек пару раз в неделю занимался на каком-то музыкальном инструменте. Я не могу обосновать это научно, но уверен, что музыкальное образование расширяет границы развития человека.
– Как дочь к твоему творчеству относится?
– Мне кажется, что ей неудобно критиковать мое творчество. Для нее я – отец, авторитет, и ей может что-то не нравится, но она мне это не высказывала. Здесь, наверное, еще и вопрос возраста. Не думаю, что сейчас мы сможем дискутировать на равных. Но знаю, что мои лирические песни ей нравятся больше, чем протестные.
Она пела вместе со мной на двух концертах в Польше песню «Простыя людзі». Это была моя идея, но она была в восторге: выйти перед большой аудиторией и спеть вместе с отцом – это же круто! Но не надо из этого делать цырк на дроце. Дважды сделали, и хватит. Пусть основательнее осваивает фортепиано, чтобы могла потом вместе со мной сыграть.
– В последнем альбоме группы «Кальян» была песня «Гародня» со словами: «У нас свая культура, свае карані!». Ты не отрицаешь присутствие гродненского снобизма, на который хорошо легла история с Вейшнорией?
– Снобизм присутствует. В Кракове, Питере, Львове есть то же самое. Но это имеет и положительные черты. Люди гордятся своим городом, потому что он отличается от других, имеет свое неповторимое «лицо». По моему, это не шовинистическое неуважение к другим городам, не жажда сепаратизма. Тем более, что за этих гродненцев время от времени бывает стыдно. Вон, когда разваливали центр города, то большинству было просто пофиг...
Что касается Вейшнории – то это игра, развлечение. Я не верю в российские провокации и злых ФСБ-шников. Люди действительно хотят участвовать в политической жизни страны, вот и зацепились за идею какой-то эфемерной Вейшнории: хотя бы в интернете что-то решать. У нас есть только один политик, который всем управляет и все решает, а в игре с Вейшнорией появилась какая-то отдушина. Конечно, здесь сыграла свою роль и гродненская специфика. Возможно, если бы такая штука произошла в Гомеле или в Бобруйске, то не так весело бы получилось.
Надо признать, что манипуляции есть повсюду. В так называемых демократических странах, например, принято создавать миф, что люди полноценно участвуют в политической жизни, хотя там, по большому счету, политики делают так, как им хочется. Но все же там есть альтернативы – контроль общества и сильное влияние на политическую элиту. Демократия особенно сильно ощущается в тех странах, в которых местные советы имеют больше прав, как, например, в Швеции или Швейцарии. Большинство вопросов решается на месте, в местных советах.
А что это значит? Мы – двором, улицей, микрорайоном, - собрались и решаем свои проблемы. Имеем свой местный бюджет. Мы знаем, что нам нужно. Это действительно очень близко к идеалам демократии.
– Были мысли об отьезде из страны?
– Я довольно консервативный франт в плане быта. Я не люблю что-то резко менять. В моей жизни была пара резких перемен, но я не хотел бы это повторять. Это моя страна, я здесь живу, чувствую себя белорусом, гродненцем, здешним человеком, который здесь родился. Говорят: родина там, – где хорошо. Я лично не совсем согласен. Мне важно чувствовать себя своим, чувствовать фундамент.
Также это связано с языковым моментом и с менталитетом. Не думаю, что я почувствую себя своим в Германии. Есть страны, где, возможно, я чувствовал бы себя более-менее комфортно. В Польше, в Словакии... Когда-то я прожил год в Варшаве. С одной стороны, были плюсы, а с другой – семья была здесь, а я - там...
– Какую книгу прочитал последней?
– «Радзіва Прудок» Андруся Горвата. Очень понравилась!
– Какие книги повлияли на твое мировоззрение?
– Их много. Мне очень нравится Ремарк. Одна из любимых книг – «На западном фронте без перемен». Если брать русскую классику, то это Чехов. Я его прочитал всего, кроме писем, потому что читать переписку - словно подсматривать за человеком.
Из белорусских современников мне очень нравится Виктор Мартинович. Если говорить о белорусской классике, то в моем понимании символы нашей литературы – Василь Быков и Владимир Короткевич. Я готовлю сольник на стихи Короткевича. Могу публично признаться: долгое время не читал его стихов, так как не знал что у него их так много. Открыл для себя это только года четыре назад.
¬– Получается ли рассказать при помощи музыки все, что хочется?
– Нет, конечно. Мы все имеем ограничения. Я, например, могу создавать и развиваться только в пределах непрофессиональной музыки. Есть еще много других субъективных вещей. Музыкальные предпочтения, например. Я что-то слышал, что-то не слышал. Это сужает возможности самовыражения. И так со всеми музыкантами.
С другой стороны, я вышел из гродненской панк-тусовки, но это не значит, что я всю жизнь слушал только панк-рок. Все что я делаю сольно, это близко к некоторым бардам и сонграйтерам, которых я слушал. Того же Булата Окуджаву. На меня сильно повлиял польский и русский рок.
– А операторство для тебя просто работа? Не хотел бы реализовываться в этой работе?
– Хотел бы. Я бы с удовольствием снимал бы животных и птиц. Сидел бы в засаде, чтобы снять удачные кадры. Но нет у нас таких передач, специального оборудования не имею, да времени тоже не хватает. Нужно зарабатывать деньги, а зарабатывать тем, чем хочется, нет возможностей.
– Считаешь ли ты себя частью какой-то субкультуры?
– Я вышел из панк-рока, а там всегда либертарианские, анархические идеи были популярны. Ну и панк-рок сам по себе – антисистемный, разрушает стандарты. Сегодня я не стал бы называть себя кем-то, надевать на себя какие-то ярлыки. Не хочу быть частью какой-то тусовки, субкультуры, так как они имеют свои рамки, имеют людей радикальных взглядов, которые в этих субкультурах рулят, превращаются в носителей традиций, непреклонных субкультурных ареопагов. Если кто-то пытается отойти от правил, то его объявляют предателем. В каком-то интервью Сергей Михалок сказал, что субкультурная цензура гораздо сильнее государственной. Тогда я его не до конца понял. Сегодня понимаю прекрасно.
Любая субкультура ограничивает. Только разница в том, что есть более тоталитарные, а есть более антисистемные, Либертарианские. Но любая имеет свои рамки, границы. Ведь даже самая радикальная антисистема создает свою систему.
Я вышел за рамки субкультурного мышления, и не хочу туда возвращаться. Это не значит, что я пришел к массовой культуре, или наоборот, пришел к какой-то элитарности. В том и дело, что любая субкультура имеет претензию на элитарность: ты отличаешься от «серой» толпы, значит, ты уже что-то значишь. То, что вся элитарность – это специфическая одежда, другая музыка и ощущение принадлежности к какой-то тусовке – над этим никто не рассуждает. С другой стороны, если ты так презираешь толпу, то ты не думал о том, что ты живешь среди этих людей? Какой-то подростковый максимализм. И если для подростка это нормально, то для дядек под 40 лет, которые до сих пор цепляются за субкультурную «трушность», выглядит, как детский сад.
– А какое мировоззрение сейчас у Алеся Денисова?
– Я могу назвать себя гуманистом. Как мне кажется, общечеловеческие ценности должны быть столбом мировоззрения любого здравомыслящего человека. Но точно не считаю себя антропоцентристом. Люди так много плохого делают на планете Земля, что человечество можно воспринимать, как вирус.
Христианские ценности мне тоже очень близки. Но я не могу себя назвать религиозным человеком. Церковь – человеческая организация, которая часто возникает, как общественный институт, который собирает деньги на свои нужды и помогает государству управлять. Выяснение - какая религия истинная, а какая нет – это совсем пиздец! И не надо лезть в историческое прошлое. Исламского государства хватает. Кровожадность, дикость и тупая ненависть к иноверцам. И это - ХХI век!
Кто сильнее, тот и прав – это верный тупик в развитии человечества. Мы же не австралопитеки, мы отошли от дикости. Надо декларировать, что люди – не конкуренты, а соратники, в более широком понимании – хорошие соседи. Размахивание дубинами приведет лишь к тому, что мы друг друга поубиваем. Особенно сейчас, когда в руках некоторых правителей ядерные «дубины».
Подпишитесь на нашу рассылку: