О смертной казни: Превращение в дорогой и тяжёлый политический кошмар

Джулия Фаррингтон

Глава отдела развития в Беларусском Свободном Театре, помощник художественного продюсера в организации Index on Censorship

ДФ: Недавно британское правительство пересмотрело глобальные правозащитные приоритеты, опустив при этом все прямые указания к своей многолетней приверженности отмене смертной казни. Почему они это сделали?

МФ: Теоретически они пересмотрели свои правозащитные обязательства для развития торговли, чтобы избавиться от тех ограничений, которые забота о правах человека налагает на правительство во всем мире. Консервативное правительство может потихоньку дистанцироваться от проблем защиты прав человека, потому что оно предполагает, что британцев это не волнует, или потому что оно уверено, что его риторика может убедить их, что права человека их не волнуют.

Смертная казнь это преграда для правительства. Это значит, что Reprieve будет говорить: «Подождите, вы направляете огромные деньги, помощь и разведслужбы в Пакистан и Иран, чтобы ловить так называемых наркоторговцев. В то же самое время только за последние 10 месяцев в Иране было казнено 600 человек за преступления, связанные с наркотиками. Итак, британское правительство, как вы можете объяснить тот факт, что вы выступаете против смертной казни, но людей казнят благодаря вашим деньгам?»

Отказ от широкого обсуждения предложений за отмену смертной казни во всем мире облегчает правительству задачу заключать сомнительные сделки с Саудовской Аравией, Ираном и другими странами. Оно больше не обязано отвечать перед такими неправительственными организациями как Reprieve или перед британским народом, который на самом деле волнуют эти проблемы.

ДФ: Недавно вы посетили Пакистан по работе. Можете рассказать о ситуации там?

МФ: В конце прошлого года Пакистан возобновил смертные казни, хотя они долгие годы никого не казнили, но они опять стали это делать в качестве мести. Они говорят, что причина возобновления казней в декабре прошлого года – атака террористов на школу в Пешаваре. Это была ужасная атака, и много детей погибло.

Поэтому правительство ясно дало понять, что оно возобновляет казни ради борьбы с терроризмом. Мы знаем, что «борьба с терроризмом» (Майя изображает кавычки) это то, что одобряет мировое сообщество. Так что даже если Великобритания против смертной казни, Пакистан думает, что у него есть оправдание, потому что они казнят преступников для борьбы с терроризмом. Для людей это звучит как сильное заявление правительства.

В первые два месяца, до февраля 2015 года, было казнено 25 человек. Мы проанализировали данные и обнаружили, что можно сказать, что 13 из казнённых человек имели отношение к незаконным террористическим группировкам. С марта по май было казнено ещё 150 человек. Мы изучили эти дела и выяснили, что никто из них не был связан с какой-либо незаконной террористической организацией. Дальнейшее расследование показало, что лидеры этих незаконных группировок пришли к пакистанскому правительству и сказали, что если оно продолжит преследование членов их групп, «мы придём за вами, мы придём за вашими семьями, мы придём за вашими друзьями» (подробности тут).

Что же делает правительство Пакистана в таком незавидном положении? Оно не говорит: «Давайте прекратим казни, это опасно, это создаёт опасность для нас и для общества, это неправильный путь». Вместо этого оно казнит ещё больше людей и делает это ещё быстрее. И эти люди беззащитны, у них нет возможности ответить, среди них по крайней мере 5 несовершеннолетних и с большой долей вероятности много тех, кто был несовершеннолетним во время суда и вынесения приговора.

Система уголовного правосудия здесь очень коррумпирована, широко применяются пытки для получения признания. Один пакистанский судья однажды сказал мне, что он думает, что 60-70% людей, приговорённых к смертной казни, вероятно, невиновны. И это был судья. Сейчас к смертной казни приговорены 8000 человек.

Это был тяжёлый год, но хорошо, что такие истории получили огласку. Нам нужно раскрыть распространяемую правительством ложь и дезинформацию, которая говорит: «Мы вас защищаем, мы наказываем террористов». Вместо этого нужно показать, что наказываются люди, у которых нет денег. Это невиновные козлы отпущения, уязвимые жертвы, которых отправили на виселицу.

Смертная казнь используется во всем мире как дешёвое и лёгкое политическое решение проблемы. Наша работа в Reprieve заключается в том, чтобы изменить это и превратить такую меру в дорогой и тяжёлый политический кошмар. Поэтому мы выступаем против наркотрафика, поэтому мы помогаем вытягивать истории про казни в Пакистане наружу и публиковать их в The New York Times, поэтому мы настаиваем, чтобы британское правительство отозвало заявку на контракт с Саудовской Аравией, стране, которая хочет распять 17-летнего подростка за участие в протестах, призывы к своим друзьям присоединиться к нему и оказание первой помощи раненым демонстрантам.

ДФ: Кампания SLIP против смертельных инъекций в рамках Reprieve успешно призывает фармацевтические компании отказаться от продажи препаратов, которые используются для казней. Проект поставил под вопрос гуманность казней через инъекции, и некоторые штаты приостановили казни вообще. Это очень успешный проект. Расскажите, пожалуйста, об этой части вашей работы.

МФ: Всегда считалось, что смертельные инъекции это гуманный способ казни, но на самом деле это не так.

Мужчину звали Клейтон Локетт. Во время казни не могли найти вену на его руках, ногах и шее. Наконец, подходящую нашли только в паху. Но к этому времени было сделано уже 27 попыток ввести катетер. Ввели все препараты, но мужчина не умирал. Прошло 40 минут, он корчился на каталке, а они не знали, что делать. Они увидели, что кожа вздулась, потому что они не попали в вену и препарат поступил в ткани возле вены. Локетту было очень больно. Они позвонили начальнику тюрьмы, которая была на бейсбольном матче, и она сказала: «Остановите казнь». Как впоследствии выяснилось из доклада, люди, которые проводили казнь, не поняли, что значит остановить казнь – убить его или прекратить её и спасти его жизнь. Более того, они не могли ничего сделать. Они не знали, как спасти его, а так как они уже использовали все препараты, они не знали, как его убить. В результате он умер от инфаркта за занавеской спустя час после казни. Это можно расценить как смерть от пыток.

Мне кажется, что смертная казнь существует в США из-за представления о гуманности смертельных инъекций. Людям просто внушили эту мысль, медики скрывают от наших глаз этот вопрос, так что мы не можем видеть, что значит убить человека. Если они начнут использовать казнь через расстрел или на электрическом стуле (чего они не хотят делать), вы увидите, что штаты будут отменять смертную казнь, так как они знают, что общество не сможет отнестись к этому терпимо.

Я начала свою деятельность в 2010 году, когда некоторые штаты США начали импортировать препараты от неизвестных поставщиков в Великобритании после проблем с поставками в США. В то время я была стажёром в Reprieve. Я проводила расследование и обнаружила человека по имени Мэтт Алави, который продавал препараты для казней штатам по всей Америке из служебного помещения школы вождения в Актоне в Западном Лондоне. Так открылась связь между продажей препаратов и наносимым ими вредом, потому что все это имело отношение к небрежно выполненным казням. Я начала смотреть, как можно прекратить поставки, и работать с фармацевтическими компаниями в Великобритании, Европе и США.

ДФ: Чем вы сейчас занимаетесь в Америке?

МФ: Я очень успешно веду переговоры с фармацевтическими компаниями. В настоящий момент количество казней сократилось до 25-летнего минимума. Впервые за последние десятилетия достигнут уровень менее 30 казней. Сейчас только три штата могут исполнять смертные приговоры, потому что многие другие, в том числе штаты с самым большим количеством казней, такие как Огайо, Оклахома, Техас и Флорида, столкнулись с судебными разбирательствами по поводу смертельных инъекций или с невозможностью закупать препараты. В некоторых штатах введён мораторий, в некоторых был внесён проект закона об отмене смертной казни, некоторые хотят использовать другой метод казни. За все пять лет, которые я занимаюсь этим вопросом, тема смертной казни никогда не была такой обсуждаемой.

ДФ: Конечно, эта часть вашей работы приносит результат, но какое ваше самое большое достижение?

МФ: Два момента. Я недавно получила электронное письмо от адвоката, и он сказал: «Спасибо, мой клиент жив благодаря вам». Я знаю, что это действительно так в некоторых штатах. Они больше не могут проводить казни. Все эти люди до сих пор живы, и у них появилось больше времени. Я надеюсь, что их вообще никогда не казнят. Моя деятельность повышает возможность того, что они не получат самое жестокое наказание.

Второй момент это когда я нашла решение проблемы поставок [препаратов для смертельных инъекций]. Я сидела за столом с главой одной фармацевтической компании, и их менеджер по поставкам сказал, что они не могут этого сделать по многим причинам, а глава компании перебил его и сказал, что они могут…

ДФ: Вы как-то сказали мне, что когда вы отмените смертную казнь во всем мире, вы обратите внимание на проблему педофилии. Можете рассказать подробнее?

МФ: Что мне кажется самым иррациональным в Британии, где страсти кипят, но логика часто отсутствует, это наше отношение к педофилии или к некоторым элементам отношения общества к педофилии, что очень напоминает мне отношение к богохульству в Пакистане. Это что-то вроде реакции толпы, обливание грязью идеи или человека, который поддерживает идею, которую мы как общество не приемлем. Для меня это абсолютно ненормально. В то же время кроме этой ненормальности мы видим много власти и много насилия. Всё, что касается детей и секса, является спусковым крючком для некоторых людей, которые хотят вернуть смертную казнь.

Хотя я не приемлю педофилию, я бы хотела видеть более рациональное научное исследование ситуации. Часто в делах педофилов можно видеть, что они сами жертвы. Они подвергались насилию долгие годы, стали взрослыми и просто повторяют то поведение, с которым сами сталкивались все свои детские годы, но они внезапно оказываются монстрами, которых общество хочет убить. Это жестокая нелогичность. Я не могу принять, что мы как общество не смотрим и не видим в таком человеке того, кто сам подвергался насилию, и не пытаемся разобраться и помочь. Вместо этого мы проклинаем и хотим повесить их.

Говорят, что общество можно оценивать по тому, как оно обращается с заключёнными. Точно так же можно судить об обществе по его отношению к идее преступности. Мы берём целую категорию людей, которые скорее психически больны, чем плохи, запираем их и выбрасываем ключ – вот что мы делаем. Я бы обязательно хотела поработать над этой проблемой, потому что в ближайшие годы мы проведём научное исследование, установим ряд расстройств, которые ведут к определенным действиям, и сможем поговорить об этом более рационально.

Поэтому мне нравится работать здесь [в США], потому что тут, в очень небольшой группе людей, моя идея, что тюрем быть не должно, почти не вызывает удивления: конечно, их не должно быть! Много ещё надо сделать, чтобы отменить некоторые из доктрин, которые власти используют для контроля над людьми.

ДФ: Откуда берет начало ваш ужас перед несправедливостью?

МФ: От злоупотребления властью. Я не могу терпеть злоупотребление властью. Я думаю, что люди, работающие в уголовном правосудии имеют представление о несправедливости системы и необходимости бороться за людей, которые не могут бороться за себя.

Я подозреваю, что для многих из нас, в том числе и для меня самой, это будет личный опыт; вы живо воспринимаете то, что случилось с вами и близкими людьми. Я видела, как общество относится к людям, которых оно выбирает объектом для ненависти, к более слабым людям, и я не принимаю это. Я категорически не принимала это в два года и я не думаю, что приму это, когда мне будет 80.

Для меня вообще неприемлемо то, что мы бросаем людей в тюрьмы, когда многие из них психически больны или оказались в ситуациях, когда у них не было выбора. То, как мы судим и осуждаем возможно, только если мы не выяснили более глубокий уровень мотивации, оправдания или сил мировой истории, влияния общества на индивида или структуры власти. Я человек, который бьёт, а не убегает, и так было всегда.

ДФ: Вам нравится висельный юмор?

МФ: У меня много возможностей для этого. Когда вы шутите и приходится смеяться, это не от отчаяния. Экзистенциальные аспекты моей работы абсурдны и смешны, и если вы действительно все время работаете с вопросами жизни и смерти, вы придёте к такому юмору. Он приемлем, и я работаю с людьми, которые понимают его, они смотрят на мир и смеются над ним, возмущаются им, а потом делают что-то, чтобы изменить его. Вы должны вести себя так, чтобы с вами было легко и главе фармацевтической компании, и судье, и другу за ужином, и чтобы они могли открыть дверь камеры и сделать все остальное, что за этим следует.