«Свобода ⎯ это не отвечать на вопрос, на который у меня нет ответа»

Джорджи Уидон

Редактор moc.media, режиссер

Фото Алекса Ширневича

- Как ты стал одним из основателей Свободного театра? Чем ты занимался до этого?

- Для меня Belarus Free Theatre ⎯ это не бренд или компания, а конкретное место встречи очень конкретных людей, которые наполнили конкретным содержанием это название десять лет назад. Я работал в главном Национальном театре (это предел мечтаний для молодого режиссера в Беларуси) и считался мастером постановок классических пьес. Мне это действительно нравилось до определенного момента, пока я вдруг ясно не осознал, что между тем, что я делаю, и тем, кто я есть на самом деле, лежит пропасть. То, что происходило со мной и вокруг меня, стало гораздо более интересным чем то, «происходило» в классических пьесах. Назрел вопрос самоидентификации, без которой ты просто не можешь двинуться дальше ни в жизни, ни в творчестве. Именно в этот момент я прочел пьесы британцев Марка Равенхилла и Сары Кейн, ставшие для меня откровением. Они говорили на том языке, на котором я думал. Сперва я поставил пьесу Марка «Откровенные полароидные снимки» и даже один раз показал ее в Купаловском, после чего случился скандал на уровне Министерства Культуры и мне дали четко понять, если я еще раз наложу «кучу дерьма» в Национальном театре, то меня уволят. Но я уже не мог остановиться и сделал «Психоз 4.48» Сары Кейн, который мне уже предусмотрительно не дали показать в Национальном театре. Вместе с двумя актрисами мы стали искать место для презентации спектакля. Тогда я вспомнил про Колю с Наташей, которые месяцем ранее организовали драматургический конкурс «Свободный театр». После продолжительных поисков мы сыграли премьеру «Психоза» в маленьком баре. Коля с Наташей пришли на премьеру и с тех пор мы больше не расставались. Мы жили от спектакля к спектаклю, именно так я собрал пятерых актеров в 2005 году, которые и стали «золотым» ансамблем театра и чей вклад в его развитие неоценим. Меня уволили из Национального театра, я даже судился с ними. Человек, который принимал у меня заявление в суде, сказал: «Мы называем такие дела геморроем. Я вам сразу скажу, что вы проиграете, потому что вы собираетесь судиться с государственной машиной, но если вы хотите почувствовать себя Дон Кихотом, который сражается с ветряными мельницами ⎯ судитесь». Он был прав, суд я проиграл, но в результате выиграл я гораздо больше ⎯ творческую свободу.

За кулисами Национального театра Янки Купалы. Фото из архива Владимира

- Почему театр?

- Театр в моей жизни появился случайно, из-за моей трусости. В детстве я был жутко стеснительным, у меня была социофобия, да и сейчас она есть, и любое публичное выступление было для меня самой настоящей пыткой. Однажды к нам в класс пришла женщина и спросила, кто хочет заниматься в ее театральной студии. Я совсем не хотел, но поскольку все до единого в классе подняли руки, я решил не выделяться и тоже поднял руку. В театральной студии мне досталась роль злого волка. Когда я надел маску, я вдруг ощутил абсолютную личную и публичную свободу. Боже, чего я только не вытворял! Вдруг оказалось, что в дуракавалянии равных мне нет. Много лет спустя я прочел у Питера Брука, что актеру просто необходима маска для того, чтобы наконец-то быть самим собой. Для меня это не просто красивая фраза. Для меня театр оказался наиболее эффективной формой общения с людьми, связью с внешним миром. И я очень рад, что тогда поднял руку и признателен той женщине, которая открыла для меня мир театра. До сих пор единственным местом, где я чувствую себя абсолютно свободно и уверенно, является пространство репетиции.

- У тебя есть любимое место в Минске? Почему оно стало любимым?

Десять лет назад у меня был замечательный друг, с которым мы исходили пешком вдоль и поперек весь Минск, бурно обсуждая, каким должен быть настоящий театр. И как это случается с молодыми революционерами, мы незаметно влюбились друг в друга. Да так, что не могли прожить друг без друга и дня. Однажды мы крепко напились и признались в своих чувствах. Но сошлись на том, что вместе нам быть не суждено, ведь у него была любимая девушка, а у меня была мечта. И вот глубокой ночью после этих безнадежных признаний я пошел его провожать домой, мы переходили через мост над железнодорожными путями где-то в неприглядном промышленном районе Минска, и вдруг на середине моста он остановился и сказал мне: «Ну что, давай, что ли, поцелуемся?» Стоит ли говорить, что это и была моя мечта на тот момент. Но то, что произошло дальше, повергло даже меня в шок. Я неожиданно для себя отверг его предложение и с моста мы сошли по разные стороны. С тех пор мы больше не общались. Теперь он в Москве, он очень популярный и востребованный драматург, я живу в Лондоне, но тот мост навсегда остался в моей памяти. Он и есть для меня Минск во всем своем противоречии. Хоть я и не помню, где он находится, потому что мы были очень пьяные.

- Ты помнишь последнюю вещь, которую сказал (или сделал) в Беларуси?

Я очень хорошо помню 27 Марта 2011 года. Это был наш профессиональный праздник ⎯ международный день театра, и мы решили во что бы то не стало сыграть в этот день спектакль в Минске. Это было очень непростое решение, потому что после «президентских выборов» 2010 года в стране были жуткие репрессии и массовые задержания. Часть нашего театра была за границей и мы вообще не были уверены, выживет ли наш театр. И вот после продолжительного перерыва мы все же на свой страх и риск решились сыграть «для друзей». Пришло невероятно много зрителей, которые соскучились по нашему театру, и мы начали играть «Нью-Йорк’79» по произведению Кэти Акер. Я сидел возле входной двери не шелохнувшись и одним ухом прислушивался к тому, что происходит «на сцене», а вторым ⎯ к тому, что за входной дверью. Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд: из щели в полу на меня очень внимательно смотрела крыса, пытаясь понять, жив ли я. Мы встретились взглядами, вдруг я рассмеялся и сказал ей: «Жив, жив!» ⎯ и пошел на поклон. Мы сыграли спектакль, никто не был арестован ⎯ и это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. А также последний мой выход к беларуским зрителям «вживую». Последние пять лет я общаюсь с ними через скайп.

За кулисами Свободного театра. Фото Яро

- Кто оказал наибольшее влияние на формирование твоей личности в детстве?

- Так случилось, что в десятилетнем возрасте я попал в школу-интернат, в которой жили и учились дети, которые никогда в своей жизни не знали родительской заботы. Дети, от которых отказались родители, общество. Дети, которые с самого рождения жили по режиму. Вот они и научили меня обходить любой режим и правила. Иногда по вечерам после «отбоя» мы тайком собирались и они просили меня рассказать, каково это ⎯ жить в семье, где ты кому-то нужен. И я шепотом рассказывал. С ними я взрослел, с ними мы делали хорошие дела и не очень, вместе орали песни, вместе впадали в будничную жестокость. Короче, всячески спасались от невыносимой тоски в богом забытой школе-интернате. По окончании школы многие из них стали мстить обществу, которое в свое время отвергло их. В результате некоторые из них были приговорены к расстрелу, некоторые покончили с собой, некоторые спились. Но совершенно очевидно, без них не было бы меня сегодня такого, каков я есть.

- Самый интересный вопрос, который ты можешь кому-то задать, это…

- «Сколько тебе лет? Что ты себе дальше думаешь?» Почему-то именно эти простые вопросы больше всего ставят людей в тупик.

- Какой вопрос я должна задать тебе?

- В последнее время мне интересно найти ответ на вопрос, что такое родина. Для большинства жителей Европы это всего лишь место, где ты родился, но для нас, людей с постсоветской территории, ⎯ это до сих пор очень чувствительный вопрос. Общество четко делится на тех, кто остался, и тех, кто уехал. Отсюда взаимные обиды, упреки, обвинения. И вот я пытаюсь понять, что для меня родина. Родился я в Украине и первые пять лет своей жизни прожил в Донецке, затем двадцать пять лет ⎯ в Беларуси, и вот уже пять лет живу в Великобритании. Где моя родина и почему я не испытываю ностальгии ни по одному из мест? Мне кажется, что родина ⎯ это не конкретное место, четко очерченное, с хорошо охраняемой границей, а некое сенсуальное ощущение пространства, связи з землей. Моя родина ⎯ это то размашистое дерево во дворе моей тетки в Донецке, на котором я проводил много времени в нежном возрасте, поедая сочные ягоды шелковицы прямо с веток и напрямую впитывая в себя соки земли. Сейчас там война и я не уверен, что это дерево до сих пор живо. Родина для меня ⎯ это те ягоды со вкусом солнца, как для Марселя Пруста был вкус мадленки, из которого и родилась его гениальная эпопея «В поисках утраченного времени».

- Можешь описать самый прекрасный момент, который случился с тобой?

- До тридцати лет у меня были непродолжительные связи, но я жил один. Как у всякого холостяка, у меня была одна подушка и одно одеяло. Затем я встретил Алекса и в какой-то момент мы поняли, что одной подушки уже недостаточно. Мы пошли в магазин за второй подушкой. Вот этот поход в магазин я не забуду никогда: когда ты ясно осознаешь, что вместе с появлением второй подушки меняется вся твоя жизнь, и вместо «ты» и «я» появляется «мы». Видимо, у нас был такой дурацкий и счастливый вид, что продавщица в магазине просто не могла сдержать улыбки и выбрала нам самую лучшую подушку. С тех пор мы с Алексом вместе почти девять лет.

С Алексом. Фото Николая Халезина

- Ты используешь уникальный метод создания спектаклей, когда актеры сами рассказывают свои истории. Можешь рассказать подробнее, как возникают спектакли Свободного театра ⎯ от самого старта до их появления на сцене?

- Моя задача как режиссера ⎯ не мешать спектаклю родиться. Я себя воспринимаю как «профессионального зрителя», мне необходимо услышать то, о чем зрительный зал сегодня «молчит» особенно красноречиво. Первое, что я говорю актерам ⎯ не бойтесь быть глупыми, давайте делать то, что приходит в наши головы, давайте искать реакцию тела на выбранную тему. Я не люблю долго обсуждать идею. Главная задача ⎯ заставить работать собственное воображение. Мы обмениваемся образами, ассоциациями и нарабатываем тонны уникального материала, а каждая репетиция превращается в неповторимый спектакль, который может длиться до десяти часов ежедневно. И так в течение пяти недель. Затем начинается отбор и развитие найденного. И тут я просто спрашиваю себя как зрителя ⎯ какой спектакль я бы хотел сегодня хотел увидеть, чтобы меня это действительно взволновало. Беда многих театральных деятелей в том, что они очень быстро забывают, что когда-то сами были зрителями, поэтому так много сегодня претенциозных, скучных и бессодержательных спектаклей. Тем не менее, сложно сказать, что у нас есть какой-то определенный зафиксированный раз и навсегда метод, ведь это противоречит самой идеи нашего театра ⎯ все время осваивать новые методики и техники. Но цель остается неизменной ⎯ говорить со зрительным залом о том, о чем он предпочитает молчать.

- Пьесу какого из ныне живущих драматургов ты бы хотел поставить в ближайшем будущем?

- Честно говоря, я не могу понять режиссеров, которые могут ставить одного и того же драматурга несколько раз. В личной жизни я очень верный партнер, а вот в отношениях с драматургами я Казанова. Или дон Жуан. Я никогда не ставил одного и того же драматурга дважды. И не собираюсь делать это в будущем. Может быть, потому что меня интересует не столько конкретная пьеса, сколько человек, написавший эту пьесу. То есть, я обычно ставлю не конкретный текст, а свое ощущение от автора, от мира, который он предлагает. Мне нравятся драматурги со своей неповторимой интонацией, которую мне интересно уловить, перевести на язык сцены ⎯ и двинуться дальше. Я ненасытен в поисках и освоении новых миров.

- Как-то ты сказал, что настоящий театр начинается только тогда, когда зритель не знает, что случится следующим. Почему драма так важна?

- Не совсем так. Я говорил, что настоящая реакция в зале случается, когда зритель не знает, как реагировать. Именно тогда он и начинает по-настоящему реагировать. Это вечная игра в кошки-мышки. С одной стороны, зритель хочет, чтобы его потрясли, а с другой ⎯ все время вырабатывает защитные реакции. А наша задача (тех, кто занимается театром) ⎯ все время работать на опережение, взламывать иммунную систему зрительного зала.
Жизнь ⎯ это набор простых физических действий, физических реакций. Ты родился в крови, пил, ел, рос, работал, совокуплялся, старел, умер в мучениях. И хочется понять ⎯ зачем все это? Драма, как и философия, через игру пытается осознать эти простые физические действия. Драма ⎯ это доступная и увлекательная форма философии, это свидетельства сознания.

- Если бы тебе нужно было выбрать только один из спектаклей, которые ты срежиссировал, чтобы мир тебя запомнил, ⎯ какой спектакль ты бы выбрал?

У меня нет такой пьесы, но есть два автора, о которых я уже говорил сегодня и которые стали для меня камертоном в творчестве и в жизни. Это Сара Кейн и Марк Равенхилл. Очень честные ребята, на мой взгляд. Именно с них началось мое знакомство с новой драмой, пусть и в ужасных переводах, и именно с их пьес начались мои поиски нового театра, которым я сейчас и занимаюсь. То, что мы теперь с Марком друзья и иногда ходим друг к другу в гости, ⎯ это невероятный подарок судьбы.

Откровенный полароидный снимок с автором “Откровенных полароидных снимков”. Минск, 2005. Фото Андрея Ленкевича

- Что ты сейчас читаешь?

- Сейчас я читаю много подростковой литературы на английском языке. Так я практикую свой английский, который оставляет желать лучшего. Недавно закончил читать потрясающую книгу «Memoirs of imaginary friend» автора Matthew Green, в которой рассказ ведется от лица воображаемого друга мальчика с особенностями развития. Невероятно пронзительная книга о дружбе, о мире взрослых и детей, о смерти. Впервые мне захотелось сделать по этой книге детский спектакль. Я ведь за двадцать лет, которые занимаюсь театром, не сделал ни одного детского спектакля. А вот теперь очень хочу. А еще из этой книги я узнал много новых и полезных слов, которых нет ни в беларуском, ни в русском языках. Например, такое незаменимое в определенных ситуациях слово «WEDGIE». А ведь мы все испытываем это «WEDGIE» время от времени. Представить себе не могу, как я раньше жил без этого слова.

- Что для тебя свобода?

- Семь букв, составленные в таком порядке, что почему-то заставляют всех волноваться и судорожно искать ответ. Для меня свобода ⎯ это не отвечать на вопрос, на который у меня нет ответа.