Пятнадцатая глава книги Альгерда Бахаревича «Один из нас» о писательнице Николь Краусс.
Предыдущие главы:
1. Жорес Алферов. Как завещал Великий Некто
2. Айзек Азимов. Адвокат человечества
3. Надя Ходасевич-Леже. Красная Джоконда
4. Марк Шагал. «Я родился мертвым…»
5. Кирк Дуглас. «Вот американцы дают…»
6. Вернон Дюк. Общество забытой музыки
7. Харрисон Форд. Житие Индианы Джонса
8. Ромен Гари. Рукописи, которые горят
9. Ежи Гедройц. Пан Редактор
10. Уэйн Гретцки. Гений номер 99
11. Скарлетт Йоханссон. Темнота на продажу
12. Рышард Капусцински. Куда впадает река Пина
13. Ларри Кинг. Король и шут
14. Борис Кит. Случайность и выбор
Николь Краусс. Придуманные следы
Когда Иосиф Бродский еще не был нобелевским лауреатом, но уже преподавал в разных американских университетах и охотно давал интервью, у него как-то спросили, как он себя чувствует в роли “профессора”.
“Как лиса в курятнике”, – ответил поет, простодушно намекая на то, что девушек в его студенческой аудитории значительно больше, чем парней. Позже, рассказывая об этом, Бродский насмешливо добавил, что американских феминисток его слова сильно зацепили. Был даже небольшой скандал – который, впрочем, чему-то научил будущего классика, а феминисткам дал возможность проявить свою великодушность.
В 1992, за четыре года до смерти поэта, среди студенток Бродского в Стенфорде появилась никому еще не известная Николь Краусс. Назвать ее курицей, а себя лисой Бродскому в голову уже не пришло. Бродский почувствовал в студентке не абы-какой талант, а она восхищалась его творчеством. Можно сказать, они были друзьями. Их объединили Збигнев Херберт, Итала Кальвина, русская поэзия... После смерти “Последнего великого поэта, который писал в Рифму” Николь Краусс много обращалась к текстам Бродского, написала воспоминания о годах их знакомства, но прославилась она не этим.
Николь Краусс написала роман, который заставил сжаться сердца миллионов людей во всем мире. Абсолютный бестселлер. Роман про любовь.
“Историю любви”.
Про сердца миллионов – это, конечно, сказано слишком пафосно, но, читая отзывы самых разных людей со всех курятников земного шара, которые, прочитав Краусс, вздыхают толстым шрифтом: “Какая красотая... И какая боль!”, невольно думаешь именно о сердце. И только в последнюю очередь о том, что “история любви” написана авторкой с беларусскими корнями, а город Слоним, где в 1941 разворачивается трагедия, находится не где-то за грезами, а в твоей собственной стране и благодаря Николь Краусс вошел в историю литературы.
Роман Николь Краусс, даром что про любовь пишут все, непростой, полон сумрака и теней, пыли и шкафов, и ключей от неизвестных замков. Он похож на чердак, на котором свалены в кчу самые разные вещи: и щебенка, и сокровища, и не сразу понимаешь, что тут к чему. И страстно хочется разобраться.
Он замер в нескольких шагах от автобиографии. Ведь она пишет о своей семье – создавая ее снова. Она пиша о своих бабушке (по этой линии ее предки из Германии и Украины) и дедушке. А дедушка Николь Краусс и правда был выходцем из Беларуси, из большой еврейской семьи, и ему удалось спастись тем самым кошмарным летом 1941, когда...
“светлым жарким утром айнзатцгруппа вошла в Слоним...”
Впрочем, этот роман вообще стоит в нескольких шагах от привычных определений. Его можно было бы принять за постмодернистскую игру – текст в тексте, книга в книге, персонаж-писатель, или хочет им быть, герой пишет книгу о том, как другой герой... все это нам известно; его можно было бы принять за роман-разоблачение, роман-обвинение, роман про Холокост; его можно было бы назвать просто еще одной трагедией на старую тему. Тут есть мнимые двойники – но это не Набоков и не Достоевский. Это – просто очень лирическая книга. Про старость и молодость, про их неизбежную встречу, про их особенные отношения, которые становятся историей, которые пронзают Великую Историю миллионами нервов.
Сюжет романа Краусс нельзя рассказать: иначе все главное куда-то пропадает, все остальное становится вверх ногами, Николь Краусс – хитрая авторка, которая училась не только у Бродского. А у кого еще? А у того самого Кальвина, у Бруно Шульца, у модернистов самой разной моды и материи. У кого она училась, так это у своего мужа, любимца хипстеров Джонатана Фоера. Нет, ничто тут, в ее “Истории любви”, не громко и не “запредельно близко” к его прозе. А вот книжку она действительно посвятила своему суженому. И правильно сделала: в истории литературы обычно бывает наоборот, мужчины посвящают свои книжки “прекрасным дамам”. Но у Краусс все – наоборот...
“Моим дедушкам и бабушкам, которые научили меня, как не пропасть, и моему Джонатану” – так полностью звучит посвящение.
Восьмидесятилетний Лео Гурский живет в Нью-Йорке. Его старческий страх – умереть в одиночестве, в своей квартире, где кроме него никого больше нет. Поэтому он часто выходит к людям – старый слесарь, уже никому не нужный. Когда-то, когда Гурский был молод, он был литератором и написал несколько романов на идише. Но это было давно... Во времена Холокоста Лео смог спастись и в войну уехал в Америку. Туда, куда эмигрировала его любимая, туда, где живет его сын, который не знает, что отец тайком следит за его жизнью.
“Когда я был мальчиком, я любил писать. Это было единственным, чем мне хотелось заниматься всю свою жизнь. Я заполнял тетради историями про выдуманных мной людей. Я написал про мальчика, который вырос и стал таким волосатым, что на него охотились из-за его растительности. Он прятался от людей на деревьях и влюбился в птицу. Я писал про сиамских сестер-близнецов, одна из которых влюбилась в меня. И все же, когда я повзрослел, мне захотелось стать настоящим писателем. Я стремился писать о том, что существует на самом деле. Я хотел описывать реальный мир, в котором мы живем, потому что жить в мире, которые не описан, очень одиноко...”
Таким был Лео Гурский перед тем, как пришла Катастрофа.
В том самом Нью-Йорке в наши дни живет девочка Альма Зингер. Которую назвали в честь героини одного романа, написанного еврейским эмигрантом в Чили. Эмигрант тоже из Беларуси. Выясняется, что роман, полный чилийский реалий, совсем не про Чили, а про Беларусь, и в реальности его автор – не кто иной, как...
На этом следовало бы поставить точку. И констатировать, что “История любви” – самый “беларусский” из успешных романов, написанных иностранцами. Переведенный на тридцать шесть языков, он рассказывает про нашу историю – про ту, в которой мы сами часто не хотим себе признаваться. Другую историю. Ту, которую проживают, а не отмечают. Ту, которой можно поставить памятник, но после которой не поставишь ни точки, ни восклицательного знака.
История успеха Николь Краусс чем-то напоминает ошеломительный приход в литературу Франсуазы Саган полувеком ранее. Француженка своей книгой “Здравствуй, грусть!” дебютировала в девятнадцать и сразу же была признанным мастером. Первый роман Николь Краусс похвалила сама Сьюзен Зонтаг. “Странный, чувственный и находчивый роман, с которым авторка оказалась у дверей американской литературы” – что-то похожее написала Зонтаг про первую книжку Краусс, “Мужчина входит в комнату”. И такая поддержка оказалась не лишней. “История любви” вышла через три года – и открыла двери...
“Чудесно, тонко и абсолютно оригинально”, сказал о романе нобелевский лауерат Кутзее. “Самая красивая книга начала нового столетия” – откликнулись ему в тон читатели, которые до сих пор не слышали ни о каком Слониме.
В Беларуси книжку никто особенно не заметил. Будто она не про нас.
То есть, кто хотел, прочитал, конечно, – в русском переводе. Но прочитали так, будто все это происходит в какой-то фантастической, выдуманной стране. Не тут, на этой земле, совсем близко от Минска, куда, как известно, сходятся все дороги, чтобы потом ровной магистралью повернуть на Москву.
“…Слоним, городок, где я жил, когда-то принадлежал Польше, а когда-то России. На обложке я нарисовал карту, отметив все дома и мастерские: тут был магазин Кипниса, мясника, тут жил портной Гроденский, а тут – Фишль Шапиро, который был то ли великим цадиком, то ли идиотом, никто так и не смог определить. Там была рыночная площадь и поле, где мы играли, а тут река, сначала широкая, а там узкая, а дальше начинался лес, в котором стояло дерево, на котором повесилась Бэйла Аш, а тут... Когда я дал эту книжку одному человеку в Слониме, мнение которого было для меня важно, она пожала плечами и сказала, что было бы лучше, если бы я что-то выдумывал...”
Так рассказывает нам Лео Гурский, старый житель Нью-Йорка, который работает моделью для молодых художников, чтобы не пропасть. Чтобы не умереть незаметно. Книга Николь Краусс – это книга про память. Для ее героя важно почувствовать свою реальность. Почувствовать, что ничто не было зря.
“Я потерял женщину, которую любил. Я потерял годы. Я потерял книги. Я потерял дом. Кто отважится сказать, что я не потерял где-то по дороге и разум?... Моего присутствия не было – никаких следов, если не считать меня самого… ”
Лео Гурский снова начал писать через полвека, на другом конце земли. “Когда-то жил-был мальчик”. Долгое время эта фраза была единственным, что он мог написать. Слова начала, а не конца, надежды, а не разочарования. Того, чего так не хватает стране, в которой где-то потерян городок Слоним, от которого только и останется, что люди, имя и история.
У Беларуси есть ее сегодня, о котором мало кто хочет говорить и знать. У нее есть ее вчера – которое всегда воспринимается нами как чужие следы. А завтра от нее может остаться только название. Роман Николь Краусс, посвященный присутствию в мире человека и его любви, как раз про то, как это важно – сопротивляться тщетности, выходя на свет.
Обозначая себя, вспоминая себя и называя. Как подросток, который рисует первую в его жизни карту.
Перевод на русский - Мария Белькович.
Чытаць па-беларуску «Ніколь Краўс. Прыдуманыя сьляды»