Писатель и журналист Рышард Капусцински - герой 12-й главы книги «Один из нас» Альгерда Бахаревича.
Предыдущие главы:
1. Жорес Алферов. Как завещал Великий Некто
2. Айзек Азимов. Адвокат человечества
3. Надя Ходасевич-Леже. Красная Джоконда
4. Марк Шагал. «Я родился мертвым…»
5. Кирк Дуглас. «Вот американцы дают…»
6. Вернон Дюк. Общество забытой музыки
7. Харрисон Форд. Житие Индианы Джонса
8. Ромен Гари. Рукописи, которые горят
9. Ежи Гедройц. Пан Редактор
10. Уэйн Гретцки. Гений номер 99
11. Скарлетт Йоханссон. Темнота на продажу
Рышард Капусцински. Куда впадает река Пина
Король умер – пусть живет его географическая карта...
Ведь политическая умирает вместе с ним.
Поляка Рышарда Капусцинского, человека, который получил чистую литературу, смешав в небезопасных количествах географию, историю, политику и журналистику, любят называть “императором репортажа”. Прозвище просится само: самые известные его книги называются “Император” и “Империя”, а феномен имперского мышления – и есть та темная пещера, куда все время светил его беспокойный фонарик. Светил для всех, а прежде всего для себя.
В последнее время, правда, когда пишут о Капусцинском, не забывают добавить, что с так называемыми фактами так называемой реальности “император реальности” зачастую обходился тоже абсолютно по-императорски, царственно и своевольно – временами заботясь больше об образах, чем об исторической правде. К примеру, он писал про Че Гевару так, словно сам подавал ему автомат и ингалятор – а на самом деле они никогда не были знакомы. Но каждый читатель знает, что лучший нон-фикшн – тот, что читается как беллетристика. А ради этого к исторической правде стоит подходить по-авторски. Так, как это сделал Геродот. Один из героев Капусцинского, очень важный для его творчества.
Геродот писал не об истории, он писал Историю. Историю от первого лица, а этот грамматический строй не способен быть объективным. Геродот не изучал, он знал. Благодаря Геродоту и мы знаем о его временах что-то лишнее, несуществующее, на первый взгляд не важное – а в литературе это лишнее и есть самое важное и интересное. Самое важное, интересное и лишнее – это люди. Их историю и писал Капусцински, всегда больше, чем просто журналист, всегда меньше, чем император, и поэтому в каждом тексте размером со своего читателя. С тебя, с меня, с нас. С тех, кто хочет знать лишнее.
Если бы я хотел сформулировать, что такое История согласно Капусцинскому, я бы сказал так: История – это место, где мы всегда есть и где мы никогда не побываем.
…О том, что император репортажа Капусцински был еще и поэт, мало кто знает. А он, увидев в жизни самые разные океаны, писал стихи о реках. А точнее, о некой определенной долине,
…по которой бежит река.
узкое русло
ищет великую воду
это видно даже на школьных картах
она хочет погрузиться в морские глубины
погибнуть в зеленых прорвах
и вот уж становится океаном
угрожающим и опасным
проглотит смелого, безрассудного…
…в прорве океана тонет
какая-то следующая река.
О какой реке думал Капусцински, когда писал это стихотворение? Какое узкое русло, что ищет великую воду, он представлял? Каждый беларус скажет: ну Пину же, Пину, ясен пень. Пина связывала его с Океаном. И он вспоминал ее всю жизнь, вспоминал и видел перед собой. Как и сам родной город – совсем иной, не такой, каким он стал, когда в него пришла История...
Но в 1932 до вторжения Великой Истории оставалось еще целое детство. Поляков в Пинске было немного: две трети населения составляли евреи, остальные – местные “русские” и поляки, с большего переселенцы из “Великой Польши”. Рышард Капусцински родился на улице Болотной в семье школьных учителей: отец преподавал рисование, мать – музыку... Жил Пинск в те времена бедно. Так бедно, что однажды Капусцински сравнил свое детство с тем, как живут африканские дети: не хватало еды, не хватало обуви, для того, чтобы купить башмаки на деревянной колодке, ему, ребенку, нужно было продавать на рынке мыло.
В 1939 История пришла в Пинск – на спинах двух огромных хищных империй. Отца призвали в армию, он попал в плен, сбежал (а иначе разделил бы судьбу тех, кого убили под Катынью). Вернулся в Пинск, и снова пришлось убегать – от депортации. Семья выбиралась из Пинска по отдельности, отец — лесом, мать — поездами через Львов, встретились в Варшаве. В следующий раз Капусцински увидит Пинск уже в статусе “императора”. Через много-много лет, когда не будет уже в Пинске ни улицы Болотной (которая станет улицей Суворова), ни улицы Костюшки, где работал отец (стала улицей Ленина). В Пинске поселится империя – и в начале девяностых Капусцински напишет про нее книгу.
Книгу про ее смерть.
А Пинск с его Суворовыми и Ленинами исполнит роль надмогильного памятника.
Оказавшись в Польше и пережив гитлеровскую оккупацию (чудом, скажем мы, но История говорит, что чудес не бывает), Капусцински поступит на исторический факультет Варшавского университета. Тут он и познакомится с Геродотом – тогда, в 50-е, со сталинскими еще шрамами времен историков почти подпольных: польский перевод “Истории” Геродота был спрятан под замок цензорами. Про это Капусцински расскажет в “Путешествии”:
“…Но при чем тут Геродот? Его книга написана две с половиной тысячи лет назад!... И тем не менее – это так. Ведь в нашем мышлении, восприятии увиденного и прочитанного преобладала навязчивая идея намека, мания подтекста. Каждое слово с чем-то ассоциировалось, каждое имело двойной смысл, второе дно, секретное значение. Человек вычитывал в тексте нечто иное, чем то, что было написано черным по белому. Из каждого предмета или слова подмигивал по-заговорщицки глаз: а что хотел сказать автор, на что он намекает?...”
То есть, Геродот с его кровавыми тиранами был небезопасен для польского студенчества. И кто знает, в каком лагере забытья пропал бы древний грек за свою антигосударственную пропаганду, если бы не смерть Сталина и либерализация Гомулки (у которого в истории Геродота также есть свой прототип). Историк и поэт Капусцински начал работать журналистом, быстро получил журналистскую премию за материал про шахтеров и... И был уволен за то, что напечатался в сатирическом, вольнодумном журнале. Так начался его путь несогласного, путь реки, что должна погибнуть в океане, ведь она – река.
Капусцински стал зарубежным корреспондентом так, как другие уезжают в эмиграцию. Это был его побег от тоталитаризма – писать про империи и их кровавые болячки, их сынов и дочерей, их властителей, их слуг, их заложников, их преемников. Про Иди Амина, про Хайле Селассие, про Анголу и Россию, про Че Гевару и Сальвадора Альенде. Писать изнутри – благодаря своей профессии Капусцински мог с легкостью одолеть чуть ли не самое сильное оружие всех империй: пространство и расстояния. Империя является бюрократией, что властвует над пространством: но журналист-международник порхает над ними, до поры неуловимый. Я люблю смотреть на фото Капусцинского – там, где он стоит рядом с повстанцами, палачами, убийцами, жертвами. На его лице странная улыбка, улыбка философа без учеников.
О чем и откуда бы он не писал, он писал о нас. Ведь большинство населения этой планеты родилось, были или и сегодня являются жителями империй. Поэтому Капусцинского интересно читать тем, кто никогда не знал, в какое море впадает Пина. Интересно читать людям на всех континентах. Беларусам – особенно (на беларусский переведены три его книги), и не только потому, что Пинск наш. Наверно, это то, чего нам не хватает – чтобы нас перестали упрощать, сводя к битве двух “экстрасенсов”: Лукашенко и оппозиции, Москвы и Запада.
Написав “Империю”, он стал признанным экспертом в постсоветских странах. “Принято считать, что восточную часть Европы от западной отделяет граница между кириллицей и латинкой...” – скептически говорит Капусцински; он не признает правоты такого разделения. Вот Беларусь – кириллическая, православная, русифицированная. На первый взгляд она именно такая, но история не всегда совпадает с географией, а еще чаще противоречит. И родная страна Капусцинского – едва ли не самый яркий пример...
Сложно сказать, что можно сделать с двадцать первым веком. Можно забить в гугл. Можно заархивировать. Можно считать концом истории, можно его началом. Можно снять о нем сериал. Двадцатый век можно было только прожить. Рышард Капусцински оставил нам описание этой жизни. Этого бесконечного путешествия. Те, кто называет его “императором репортажа”, посчитали как-то, что Капусцински был свидетелем двадцати семи революций, сорок раз попадал за решетку и четыре раза был осужден разными властями на смерть. Как будто история берегла своего самого беспристрастного хрониста.
Король умер – пусть живет его географическая карта.
Ведь политическая умирает вместе с ним.
От нас зависит, на какой карте нам обжиться. От нас и от истории, в которой мы живем – и в которой никогда не побываем.
Перевод на русский - Мария Белькович.
Чытаць па-беларуску «Рышард Капусьцінскі. Куды ўпадае рака Піна»