Ежи Гедройц. Пан Редактор

Альгерд Бахаревич

Беларусский писатель

Предыдущие главы:
1. Жорес Алферов. Как завещал Великий Некто
2. Айзек Азимов. Адвокат человечества
3. Надя Ходасевич-Леже. Красная Джоконда
4. Марк Шагал. «Я родился мертвым…»
5. Кирк Дуглас. «Вот американцы дают…»
6. Вернон Дюк. Общество забытой музыки
7. Харрисон Форд. Житие Индианы Джонса
8. Ромен Гари. Рукописи, которые горят

Ежи Гедройц. Пан Редактор

Не так давно один российский журналист побывал проездом в беларусской столице, прогулялся по центру города и сформулировал свои впечатления емко и лаконично: Минск – это европейский Пхеньян.

Конечно, каждый город можно назвать Пхеньяном, если ты не нашел в нем того, что искал: вайфая, любви, любимой кухни... У каждого свои представления об уюте: кому-то хорошо дышится в Содоме, на каком-нибудь Садовом Кольце, а кому-то в Гоморре на улице Гамарника, и выбор зависит только от наличия дешевых билетов. Пусть себе Пхеньян – зато европейский, и этого никто не оспорит. В конце концов, такие определения только заставляют еще раз задуматься, как изменился Минск за последние сто лет.
В 1906, когда тут в семье поляков Игнатия Гедройца и Франтишки Стожицкой родился сын Ежи, этот город никому бы и в голову не пришло назвать не только Пхеньяном, но и просто столицей. Отец Ежи был выходцем из древнего литвинского рода. Литвинство – странная вещь, теперь все о нем говорят, но никто не может точно объяснить, что это такое. Очевидно одно: уже с рождения было понятно, что ни польское, ни литовское, ни беларусское, ни украинское, ни российское Ежи Гедройцу никогда чуждым не будет. Слишком многое сплелось в истории этого края и этой семьи, чтобы можно было проигнорировать такой сложный узел и сделать вид, что все так просто, как “Жыве Беларусь”.

Ежи крестили в костеле на Золотой Горке. Теперь там совсем недалеко находится Беларусский ПЭН-Центр, один из основателей премии Ежи Гедройца за лучшие книги прозы, написанные по-беларусски. На другом конце города, среди голых, как в начале всех времен, пейзажей и бодрых новостроек – улица Ежи Гедройца. И это все, что знают о нем в родном городе: улица в далеком микрорайоне и литературная премия в 10000 европейских вонов. То, что Ежи Гедройц прожил в этом городе первые десять лет жизни, пошел в гимназию, познакомился с профессором Масониусом, первым интеллектуалом в своей жизни и первым великим учителем, нам знать не обязательно. В 1916 Ежи Гедройц уехал из Минска в Москву продолжать учебу, оттуда в Варшаву, в уже независимую Польшу, а потом была война, изгнание, дипломатическая работа, эмиграция, армия Андерса – больше в родной город он уже не возвращался. Но запомнил все: еще не обузданную Свислочь, Верхний город, мешанину наречий, тишину и провинциальный дух, которым во все времена питалась Европа.

Да и возможно ли вовсе возвращение? Или важно какое-то другое движение, другое направление?

Его жизнь отчетливо делится на две части: до “Культуры” и с “Культурой”. Так назывался журнал, основанный им в 1947 в Париже – журнал, который изменил Восточную Европу и развязал многие ее узлы, а те, что не развязал, объяснил. Так Ежи Гедройц и вошел в историю. Как пан редактор. Редактор “Культуры”.

Над названием долго думать не пришлось, на обложке должно было стоять слово, которое объединяло бы разъединенную Европу и давало бы Польше силу и право не выпасть из ее разрушенного, но все еще живого пространства. Они – Гедройц и его соратники – думали про культуру. Они были интеллектуалы, которых всегда и повсюду обвиняли в том, что они далеки от народа. Журнал издавался в Париже, в Польше распространялся нелегально, тираж никогда не превышал семи тысяч экземпляров – но воспитал несколько поколений поляков и имел отношение к таким изменениям, о которых Беларусь до сих пор может только мечтать.

Семь тысяч экземпляров, и то не всегда. Это к вопросу про “смешные” тиражи, которыми в Беларуси любят пугать тех, кто, как и в свое время Гедройц, пытается думать о какой-то там культуре... Главное – не тираж, а то, чтобы тексты попадали в правильные руки, на правильные глаза, и говорили о действительно важном и актуальном. Про свое – про чужое, которое может стать своим. Культура чужой не бывает. Возможно, журнал с названием “Колбаса” имел бы тираж в тысячу раз больший – но колбаса не знает сомнений. А культура на них стоит. А еще колбаса, alas, кончается. В отличие от культуры, которую много кто пытался прикончить, но подавился и умер.

Заповедь интеллектуала – сомневаться и давать сомневающимся слово – Гедройц как редактор “Культуры” исполнял строго и другим запрещал нарушать. На страницах “Культуры” печатались все, кому было что сказать, пусть даже их мнение коренным образом отличалось от мыслей пана Редактора. “Культура” Гедройца была, пожалуй, первым изданием, на страницах которого прозвучала крамольная, невыносимая для польского национализма идея: Львов и Вильню придется отдать, они будут принадлежать украинцам и литовцам, ведь “украинцы никогда не перестанут считать Львов своим, как и литовцы Вильню”. Отдать во имя чего? Во имя Польши и во имя культуры. Кто-то из польских интеллектуалов сказал как-то, что беда русских в том, что они не послушали своих писателей, а беда поляков в том, что они своих – послушали. Ежи Гедройц был неудобным персонажем для всех, и в первую очередь для польского национализма – неудобным и в то же время без него тот национализм вряд ли уцелел бы. Такая вот чисто восточноевропейская история.

В Беларуси, про существование которой Гедройц никогда не забывал, последние двадцать лет модно раздавать разным заслуженным людям титулы пророков и апостолов. Один – апостол правды, второй – пророк нации, третий – апостол пророка, и так далее. Пророчества с большего не сбываются, апостольское служение оказывается служением культу, а не культуре, но это мало кого волнует: народ без пророков – как без колбасы. Ежи Гедройца тоже называли пророком – слово, которое он сам терпеть не мог. Он был Редактор. И этой славы ему хватало.

Записывать его в пророки начали на грани восьмидесятых и девяностых. Именно тогда мир вспомнил, что еще вскоре после войны Гедройц с уверенностью говорил, что через несколько десятилетий на территориях рядом с Польшей появятся независимые Литва, Беларусь, Украина. И что к этому польское общество и польская культура должны быть готовы. От готовности принять новый для себя мировой порядок будет много чего зависеть в самой Польше, говорил он. Когда в Польше не будет интеллектуальных элит, способных понимать и принимать новых (а на самом деле старых, извечных) соседей – Польша рискует снова не успеть за Европой. Воспитать новые элиты – в этом тоже была миссия парижской “Культуры”. В том, что польскую столицу никому в голову не придет назвать Пхеньяном – великая заслуга пана Редактора.

Те, кто знал Гедройца, вспоминают, что “Культура” держалась на нем, в каком-то смысле он был диктатором на этой ограниченной журнальной территории. Сам он писал мало – хороший режиссер редко бывает хорошим актером, объяснял пал Редактор. “Культура” была для него театром. Театром, который должен оставаться независимым, во что бы то ни стало. Не продаваться было его принципом; кажется, в глазах Гедройца он одинаково действовал как для его маленького журнала, так и для всей Польши.

Когда его просили описать штат редакции, Гедройц с удовольствием описывал своих сотрудников: “В редакцию входят редактор Ежи Гедройц, затем еще один редактор, Гедройц Ежи, главный редактор, которого зовут Ежи Гедройц, и еще несколько сотрудников: Ежи, Гедройц и другие”.

Круг, который собирался вокруг журнала, называли чем-то средним между кибуцем, монастырем и фаланстером, и, как ни странно, такой не очень западный подход к работе приносил пользу. Кроме самой “Культуры”, выдавались известные “Исторические тетради”, специальные номера, в том числе – по-беларусски, книжки – в том числе “Доктор Живаго” Пастернака, тиражом 15 тысяч экземпляров, которых хватило, чтобы перевернуть традиционное отношение поляков к русским как к шовинистам и оккупантам.
Кстати, про русских.

“Русский” вопрос для Гедройца был не менее важным, чем “еврейский”. Русские, которые привыкли видеть в поляках не только врагов, но и коллег по империализму, с удивлением отмечали: Гедройц боролся с русофобией так же яро, как и с антисемитизмом. Показать полякам другую Россию, страну великой культуры, страну, которая ищет демократии и никак не может найти, страну, которой Польша просто обязана помочь – вот о чем мечтал пан Редактор.

И вот тут пророком его назвать сложно. Всего наработанного за полстолетия в России не хватило, чтобы остановить Путина и его режим. “Мы не должны выступать за распад России” – повторял он. И вот Россия снова начала заниматься любимым хобби: “прирастать землями”. Можно только представить себе, как больно ему было бы смотреть на то, что происходит сегодня в России, на начатую Кремлем войну в Украине. Россия не оправдала Гедройцевых ожиданий. А может наоборот – оправдала? Может, все было бы еще страшнее – и из России не слышно было бы теперь ни одного сознательного голоса?

Истина, которую Гедройц доводил Европе: нельзя ставить знак равенства между советским – и украинским, беларусским, русским. Нельзя ставить знак равенства между русским – и украинским или беларусским. Кажется, с Беларусью ему всегда было тяжелей всего – стремление быть Северной Кореей, заблудившейся между Польшей и Россией, тут все время не то что не прятали, но и подчеркивали, аж на государственном уровне. И поэтому можно только удивляться той силе, с которой Гедройц, минчанин без Минска, поляк, который большую часть жизни прожил вне Польши, верил в нашу серо-желтую, неброскую и незаметную страну. Тут о нем узнали и заговорили – несмело, боясь напугать своих и чужих демонов – только в конце девяностых. Когда самому Гедройцу было уже за девяносто. Хотя время, прожитое паном Редактором, стоило бы измерять не в годах, а в номерах его легендарного журнала – после его смерти “Культура” перестала выходить, и это, возможно, было правильным решением. Их было шестьсот тридцать семь, этих номеров, книжек про Польшу и про Европу. Нашу Европу.

Перевод на русский - Мария Белькович.
Чытаць па-беларуску «Ежы Гедройць. Пан Рэдактар»