Композитор, поэт и литератор Владимир Александрович Дукельский родился на станции Парафьяново в Докшицком районе Витебской области, но в мире его знают под именем Вернон Дюк. О нем шестая глава книги Альгерда Бахаревича «Один из нас».
Предыдущие главы:
1. Жорес Алферов. Как завещал Великий Некто
2. Айзек Азимов. Адвокат человечества
3. Надя Ходасевич-Леже. Красная Джоконда
4. Марк Шагал. «Я родился мертвым…»
5. Кирк Дуглас. «Вот американцы дают»
6. Общество забытой музыки
Эмиграция – всегда раздвоение, неудобная поза перед магическим зеркалом, в котором рискуешь остаться навсегда... Собирание себя по кусочкам в нечто совсем новое, но снова и по-новому – цельное. Сколько на это уходит сил – знает только твой двойник.
Но где двойник и где оригинал? Как же тяжело бывает эмигранту ответить на этот простой вопрос...
Кто такой Владимир Дукельский и с чем его едят, даже при его жизни могли объяснить немногие. А вот что за птица Вернон Дюк, знала вся Америка – а значит, и еще половина мира. Кто из них настоящий, а кто отражался в зеркале славы? Кажется, эмигрант из России Владимир Дукельский доказал, что настоящими были оба – каждый в своем полушарии и творчестве. Ведь вместе они и составляли то, чем является каждый творец – планету, на которой все ценно и все имеет смысл.
Дукельский писал стихи по-русски и симфонии, которые могли оценить только гурманы. Но кому нужны поэты-эмигранты, если их не садили на родине в тюрьму? И кому нужны симфонии, если их нельзя запомнить с первого раза? Вспоминается, как Набоков писал в 30-х своей матери в Прагу: “меня называют самым ярким прозаиком российской эмиграции и при этом я не могу купить себе новые штаны”.
Бродвейский композитор Вернон Дюк мог купить себе новые штаны – и не одни. И при этом он не изменял своей музыке. Он просто решил принять свое раздвоение как что-то естественное – и не прогадал.
Он завоевал Бродвей и Голливуд своей “легкой” музыкой с ходу – как будто импровизируя. Еще в тридцатые годы бродвейские ревю невозможно было представить без его "Ziegfeld Follies 1934" и их продолжения – "Ziegfeld Follies 1936" и "Goldwyn Follies 1938" (последние были уже музыкой для кино). В 1940 выходит "Cabin in the Sky" – любимая музыкальная комедия будущих призывников, мотивы которой они будут бубнеть под нос через несколько лет в совсем не космической Европе, думая о своих покинутых дома девушках. Это Вернон Дюк открыл для американцев такие музыкальные нефтяные вышки, как "Autumn In New York", "Taking A Chance on Love", "April in Paris", "I Can't Get Started", все это черное золото американского джаза.
Слово “черное” тут звучит забавно: в Советском Союзе 50-х, когда разные Василии Аксеновы еще не стали диссидентами, а были просто приджазованными стилягами, никто не сомневался, что все это богатство написал истинный “негр”. Знали бы они, где родился тот гениальный мурин и что за кровь течет в его джазовых жилах...
Самые крутые американские текстовики (на языке СССР поэты-песенники) считали за честь написать что-то на музыку Дюка – Айра Гершвин, Диц, Джонни Мерсер, Харбург, а исполняли ее известные музыканты, имена которых и сегодня известны всем: Фрэнк Синатра, Хулио Иглесиас, Чарли Паркер, Элла Фицджеральд, Луи Армстронг, Билли Холидей, Бенни Гудмен. А потом Дюку покорился Голливуд. В 1950-х композитор переезжает в Калифорнию, где пишет музыку для голливудских фильмов "Она пытается выучиться в колледже" с будущим президентом Рональдом Рейганом в одной из ролей и "Апрель в Париже".
А Владимир Дукельский писал стихи, которые печатал в эмигрантских журналах, которые читали только их авторы. Грустные и красивые стихи совсем неплохого уровня, примечательные на фоне эмигрантского нытья.
Вернон Дюк так не смог бы. Это стоит того, чтобы процитировать...
“Подушки — теплые телята
в прохладе койки; дождь поет.
Величественный вентилятор
всю ночь бормочет напролет.
Мне море кажется медведем зеленобурым с сединой.
Не все ль равно, куда мы едем
и возвратимся ли домой?
О, запах рыбы и фиалки,
далеких путешествий зуд!
Ушли года, ушли гадалки;
под парусом, на катафалке
меня на небо отвезут”.
Зуд далеких путешествий... Для Владимира Дукельского он начался с самого рождения. В 1903 беременная сыном Анна Копылова, потомственная дворянка, ехала из Беларуси к мужу в Псков. И вот на станции Парафьяново, что в Докщичине, он и появился на свет – Владимир Дукельский, будущий Вернон Дюк. Любимый негр советских стиляг...
Парафьяново – место непростое. Где-то здесь, в окрестностях, происходит действие романа “Гараватка” Кастуся Акулы, где-то тут – родина любителя дореволюционных аллитераций Левона Гмырака. Год рождения Владимира Дукельского был годом парафьяновских надежд: недавно тут построили железную дорогу и теперь деревня, население которой не превышало ста человек, стремительно ехало в Великую Историю. Но Великая История – это не только надежды, но в первую очередь смерть и ужас. Во Вторую мировую нацисты уничтожили тут почти всех евреев...
Всего этого Владимир Дукельский не увидит. Зуд далеких путешествий погонит его родителей на Урал, в Крым, в Киев, где “железнодорожный мальчик” поступит в филармонию... А в 1920 семья Дукельских окажется в Константинополе.
Вот тут все и началось.
И музыка, и литература. И море, зеленобурый медведь, который на своей спине привезет Дукельского в Нью-Йорк и сделает Дюком...
В Константинополе Дукельский впервые услышал Джорджа Гершвина – и понял, что на Землю идет новая музыка, которая завоюет планету, как те марсиане Уэллса. В Константинополе, где несколько десятков тысяч белоэмигрантов тосковали и страшились неизвестности, Дукельский организовал Цех поэтов – вместе с Борисом Поплавским. Кем он видел себя тогда? Это через сорок лет Дукельский напишет:
“Прелюд приветственный пропет, вот авторский автопортрет: я средь поэтов композитор, средь композиторов – поэт…»
А тогда Цех поэтов распался: бывшие российские подданные расселились по всему земному шару, каждый со своим зеркалом и своим талантом. Вот и все, что мы можем противопоставить Великой Истории...
“Не все ль равно, куда мы едем, и возвратимся ли?..” – когда тебе Отчизною весь мир? Направлений у тех эмигрантов было много, а выбирали чаще всего Берлин, Париж, Прагу, Лондон, Белград... Самые отчаянные ехали в Америку. Те, кто понимал: большевики – это надолго.
В июле 1921 корабль “Король Александр” привез Дукельского в Нью-Йорк. Тут Владимир знакомится с тем самым человеком, музыку которого он слушал в Турции. Джорджем Гершвиным.
Но первое, что обязан сделать эмигрант в Америке, если он хочет тут чего-то достигнуть – это изменить имя. Пресловутый профессор Чепхоржицкий из романа Кундеры мог сколько угодно иронизировать над французскими бюрократами, которые не могли понять тонкостей чешского языка – в Америке его просто никто не стал бы слушать: становись Чепом — и все дела! Так, как Владимир Дукельский стал Верноном Дюком, а серьезный, академический композитор – знатным автором бродвейских мюзиклов и оперетт.
Став американцем, юный поэт начал писать в стол – чтобы выдать первую книжку только в немолодом уже веку. “Пестро-праздничная, технически безупречная” – писали про его поэзию критики. А за этой книжкой вторую, третью, и том мемуаров... “Паспорт в Париж” – так они называются. В Париж Дюк отправился уже из Америки – и произвел в Европе фурор. Его признали своим Дягилев и Прокофьев, его симфонии играли в лучших залах, но он выбрал Нью-Йорк.
“Это Америка, не бойтесь быть примитивным” – говорили ему тут. Но главный вопрос был не только в этом. Каждый страх можно преодолеть – но бывает так, что быть примитивным просто невозможно. Есть такие люди – у которых талант не противопоставляет себя другим и не ломает мир, не ослепляет и не призывает к борьбе, а врастает в реальность органично, величественно и просто. Как дерево, посаженное с любовью. Как любая культура.
Среди ипостасей Дукельского есть одна, которая заставляет на мгновение забыть о его бродвейском успехе и задуматься, в каком мире он на самом деле жил, в какие зеркала смотрел... Глава Общества забытой музыки. Название – само как стих. Забвение – то, что исследует культура, то, что есть противоположность джаза, искусства вечной импровизации.
Понятно, эмигрант Вернон Дюк – пример удачного компромисса между судьбой и долларом. Он раздвоился – но не потерял себя, не заблудился в зеркалах. Эмиграция – это не смерть и не предательство. Небо, а не душу меняют те, кто уехал за море. Ну, и музыку, понятное дело. Свою – и чужую. Хотя существует ли вообще чужая музыка – это большой вопрос.
Перевод на русский - Мария Белькович.
Чытаць па-беларуску «Вэрнан Дзюк. Таварыства забытай музыкі»